Философия войны. Академия военных наук российской федерации Философский смысл война и мир

В общей концепции романа мир отрицает войну, потому что содержание и потребность мира - труд и , свободное, естественное и потому радостное проявление личности, а содержание и потребность войны - разобщение людей, разрушение, смерть и горе. Ужас смерти сотен людей на плотине Аугеста во время отступления русской армии после Аустерлица потрясает тем более, что Толстой сравнивает этот ужас с видом той же плотины в другое время - когда здесь «столько лет мирно сиживал в колпаке старичок-мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу» и «столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и уезжали по той же плотине, запыленные мукой, с белыми возами». Страшный итог Бородинского сражения рисуется в следующей картине: «Несколько десятков тысяч человек лежали мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах: на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского».

Он отказывается признать силой, руководящей историческим развитием человечества, какую бы то ни было «идею», а также желания или власть отдельных, пусть даже и «великих» исторических деятелей. «Есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами, - пишет Толстой. - Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскивания причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденное Земли». Перед историками Толстой ставит задачу «вместо отыскания причин: отыскание законов».

Само изображение правды войны - «в крови, в страданиях, в смерти», которое Толстой провозгласил своим художественным принципом еще в Севастопольских рассказах, исходит из народной точки зрения на сущность войны. Правителям народов Наполеону и Александру, равно как и всему высшему обществу, мало дела до этих страданий. Они либо не видят в страданиях ничего ненормального - как Наполеон, - либо с брезгливо-болезненной миной отворачиваются от них - как Александр от раненого солдата.

Толстой говорил, что только собственный взгляд на историю, позволил ему «осветить под новым и, как кажется, верным углом некоторые исторические события». Философские рассуждения в его романе - не дополнительный привесок к художественным картинам, а естественный, напрашивающийся сам собою вывод из них. «Если бы не было этих рассуждений, не было бы и описаний», - заметил Толстой в одном из набросков эпилога. Он очень дорожил тем разрядом своих читателей, которые «между строками, не рассуждая» прочтут все то, что он писал в рассуждениях. Но сами эти рассуждения называл «нераздельной частью» своего миросозерцания и возмущался критиками, которые пренебрежительно отзывались об этой стороне романа.

В последующее время философско-историческая часть «Войны и мира» также вызывала разноречивые, в том числе и резко критические суждения. Ныне совместными усилиями нескольких исследователей - Н. Гусева, А. Сабурова, А. Скафтымова, Н. Арденса Апостолова, В. Асмуса, С. Бочарова, Е. Купреяновой - этот важный и сложный вопрос достаточно прояснен. Показано, что «последнее слово философии истории Толстого - не , не детерминизм, не исторический агностицизм, хотя формально все эти точки зрения у Толстого налицо и даже бросаются в глаза. Последнее слово философии истории Толстого - народ».

Толстой остановился в недоумении перед осознанием законов, которые определяют «стихийно-роевую» жизнь народа. Согласно его взгляду, участник исторического события не может знать ни смысла и значения, ни - тем более - результата совершаемых действий, В силу этого никто не может разумно руководить историческими событиями, а должен подчиняться стихийному, неразумному ходу их, как подчинялись древние фатуму.

Однако внутренний, объективный смысл изображенного в «Войне и мире» вплотную подводил к осознанию этих закономерностей. Кроме того, в объяснении конкретных исторических явлений сам Толстой очень близко подходил к определению действительных сил, руководивших событиями. Так, исход войны 1812 года был определен, с его точки зрения, не таинственным и недоступным человеческому пониманию фатумом, а «дубиной народной войны», действовавшей с «простотой» и «целесообразностью».

Темой алексинского клуба была философия войны, но я в своем выступлении сознательно ограничился философией оружейного дела. Тем не менее, несколько заметок по основной теме обсуждения. Сорри, что рваные — это совсем черновик.

1. Есть советский анекдот: «Будет ли война? — Нет, но будет такая борьба за мир, что камня на камне не останется». Он родом из эпохи, когда стало окончательно ясно, что СССР не собирается побеждать капитализм ни в военном, ни даже в мирном противостоянии; и все, чего хотят его вожди — это «ребята, давайте жить дружно». Что характерно, «ребята», услышав такую музыку, решили про себя, что вот тут-то и настал повод поквитаться с красными за десятилетия страха и трепета, устроить им свой Вьетнам и свой «красный май». Можно ныть и жаловаться на коварство негодяев, но вообще-то никакого другого ответа от них ждать и не приходилось. Если ты не опасен, то ты жертва.

Почему так? Потому что никуда не делся сам конфликт, лежащий в основе отношений.

2. Часто говорят: военный/вооруженный конфликт; я здесь вижу смысловую неточность. Война — это никакой не «конфликт». Это «после конфликта». Это режим взаимодействия, начинающийся ровно тогда, когда фаза под названием «конфликт» в некотором смысле закончена. То есть стороны определены, их позиции ясны, предмет конфликта никуда не делся, сам конфликт при этом не разрешен и воспринимается как неразрешимый. Тут-то и приходит война. Иначе говоря, конфликт — первоисточник войны, но он не есть сама война, он — по ту сторону, в пространстве, называемом «мир».

3. Война как взаимодействие — не убийство, а лишение силы. Гипотетически можно представить себе войну, в которой вообще никто никого не убивает, но решительный результат вполне достигается. И этот результат в том, что сила была, а ее не стало. В реальности, поскольку первоисточник силы всегда человек, война всегда сопровождается убийством. Но это, повторяю, лишь до тех пор, пока отчуждение человека от силы не стало абсолютным.

4. В логике войны как столкновения сил понятна взаимосвязь философии и оружия, на которую указал Эрн в «от Канта к Круппу». Силу всегда формирует структура. Прочность материала задается не атомами, а формой кристаллической решетки — алмаз и уголь это один и тот же углерод. Соответственно, построение силы есть всегда структурирование, а уничтожение силы — деструкция. Дальше остается разобраться с природой сил, сталкивающихся на войне: это всегда социальные организации (порой из одного человека, но это не такой уж и парадокс), определенным образом структурированные. Армия — силовая проекция социума. Рабочим инструментом такого структурирования всегда выступает знание, которое, в свою очередь, всегда продукт познания — процесса, осуществляемого наукой, но направляемого философией.

5. Промежуточная форма между философией и войной — аскеза, она же «великий джихад»: внутренняя борьба человека за пересоздание его самого. «Брань духовная». Структурируется не только оружие или социальная организация армии; структурируется также сама личность воина, его воля и способность побеждать. «Тема» в греческом изначально — позиция, удерживаемая одним воином; «система» — взаимосвязь этих позиций, образующая воинское подразделение.

6. Философ всегда осуществляет creative destruction, разрушая одни структуры сознания и создавая другие, расширяя пространство познания как такового. Именно поэтому философия становится первоисточником прорывов в новые области знания, а также первоисточником новых типов структур. Соответственно, легко проследить взаимосвязь между невинным трепом Сократа с учениками и боевыми качествами фаланг Македонского, перед которыми оказывается бессильной миллионная армия Дария, сформированная более архаичными и более слабыми структурами мышления.

7. Методологическая задача в этой области — построение модели оценки качества структур мышления с точки зрения их потенциального военного применения. Иначе говоря, метода проецирования тех или иных философских идей в пространство взаимодействия сил, называемого войной. Наиболее перспективный путь гуманизации войны — это буквальная реализация идеи Сунь-Цзы, согласно которой война происходит полностью «в уме», т.е. без непосредственной физической реализации в форме смертоубийства. Там же происходят столкновения, осуществляются победы и признаются поражения. Но практическое воплощение этой утопии невозможно до тех пор, пока «трение реальности» Клаузевица (а на самом деле — дефицит нашего знания о мире даже на физическом уровне, не говоря об антропологическом) раз за разом опрокидывает любые теоретические модели. До этих пор войну приходится не только придумывать, но и воплощать, всякий раз фиксируя разрыв между гипотетической войной и тем, что происходит «на самом деле».

Что думают о войне философы? В середине тридцатых годов прошлого века немецкий философ-экзистенциалист Карл Ясперс придумал такую категорию: пограничная ситуация. Так он назвал моменты глубоких потрясений, переживаемых человеком (страх, боль, острое чувство вины, смерть). Но может ли в пограничной ситуации оказаться целая страна или город? Я предложил высказаться на тему «философ и война» профессору Харьковского национального университета имени В.Н. Каразина, историку культуры Лидии Стародубцевой

Философ и война

Расцвет философской мысли, как ни парадоксально, приходится на эпохи войн и хаоса, достаточно вспомнить древнегреческие школы, неоплатоников ренессансной Флоренции или французских экзистенциалистов. Мысль пульсирует и набирает высоту на фоне войны? Благодаря войне? Вопреки войне? Мало кто знает, что греческий киник Диоген Синопский не только ходил с фонарем по афинской площади в поисках человека, не только совершал эпатажные акции и дерзил Александру Македонскому, но и принимал участие в войнах, которых в ту пору велось огромное множество. В одной из битв с македонцами, Херонейской, философ попал в плен. Как вообще возможен философ-воин? Притча, которую рассказывают о Диогене, - остроумный метафорический ответ на этот вопрос. История такова. Долгое время Афины были в осаде. Воины Филиппа Македонского окружили город со всех сторон, фактически обрекая его на гибель. Было очевидно, что война будет проиграна. Несмотря на это, афиняне тщательно готовились: копали траншеи, строили укрепления, прятали сокровища, окружали храмы и статуи защитными песчаными горами. Только Диоген ничего не делал, понимая, что все это бессмысленно. Но, не желая отличаться от всех, и чтобы избежать упреков, философ придумал себе якобы дело: стал перекатывать по улицам Афин, от одной стены до другой, свою бочку, знаменитый диогенов пифос. По преданию, на удивленные реплики сограждан Диоген отвечал: «У всех сейчас заботы и хлопоты, потому и мне нехорошо бездельничать, а бочку я катаю, потому что ничего другого у меня нет». Что это? Цинизм? Насмешка? Имитация? Квази-участие и квази-включенность? Способ быть и в мире, и от него отвернувшись?

Так или иначе, когда идет война, философ - такой же гражданин, как и все, - не имеет права оставаться в стороне. В одном из греческих полисов, а именно, в самом воинственном из них, Спарте, был принят любопытный закон: если в полисе столкнулись две враждующие силы, каждому спартанцу необходимо определиться, по какую сторону он находится, на чьей стороне воюет. Тех же, кто не принимал ни одной из сторон, именовали словом «идиос», что буквально значило «свой, частный, особый, отдельный»; отсюда возникло слово «идиотес» - «частное лицо». «Идиот» у греков, - сошлемся на исследование М. Гаспарова, - лишен нарицательного смысла, это просто странный, необычный, чудаковатый. Впрочем, таких «идиотес» лишали имущества и наказывали изгнанием из полиса. Может, так и возникли «странствующие философы»? Между прочим, когда Анаксагора отправили в изгнание, он изрек: «Дорога на тот свет отовсюду одна», а в ответ на сочувственное: «Ты лишился общества афинян» отвечал нескромно: «Не я - их, а они - моего». Может, это и есть философская традиция: оставаться в любых войнах - Пелопоннесских ли, с персами ли, с македонцами ли - всего лишь «частным лицом», «идиотом» (вспомним князя Мышкина)? Может, судьба таких людей - отправляться в плаванье на «философском пароходе», или любом другом Ноевом ковчеге, - в бегстве от системы, от войны, от самих себя - в поисках смысла?

Задаюсь вопросом: каково отношение к войне философов, по определению призванных «любить мудрость», а не «войну», разумеется, если принять, что понятия «мудрость» и «война» исключают друг друга, хотя и с оговоркой о том, что я вовсе не отрицаю возможности существования особой «военной мудрости» и «мудрых воинов». К размышлению на эту тему меня подтолкнула недавняя история: мой коллега, преподаватель украинского университета, написавший блистательную диссертацию о методе драматизации в философии Фридриха Ницше, талантливый историк философии, сделавший немало переводов с немецкого и французского, весной 2014 года был призван в армию и служит в зоне вооруженного конфликта. Всматриваюсь в фотографию философа. С автоматом в руках. В военной форме. Скулы заостренные. Глаза застывшие. Похоже, ему сейчас, в ходе российско-украинской войны, довелось проходить одну из самых жестоких апробаций исследуемого им метода философской драматизации. Если бы мой возраст был «призывным», я, несомненно, была бы сегодня рядом со своим коллегой. Я сделала свой выбор, и это украинский выбор. Но я не об этом.

Каждый день в этой кровавой войне гибнут люди, и, может, потому меня интересует отнюдь не отвлеченное представление философов о войне, не ее «осмысление» и не лингвистические игры концептов. Задумываюсь о том, насколько философы прошлого, которым суждено было жить в военное время, впустили в себя факт войны, насколько были им «захвачены». Может, они относились к войне «по-философски»? Но что это значит: относиться к войне «по-философски»? Означает ли это наличие некоей «дистанции», особой «отрешенности» и «отстраненности» от события войны?

Самое время совершить небольшой историко-статистический экскурс. В соответствии с логикой здравого смысла, люди рождены для того, чтобы жить, не так ли? Однако пресловутое «влечение к смерти» побуждает их убивать друг друга. Как известно, они делают это с завидным упорством и постоянством на протяжении, как минимум, последних шести тысяч лет. Убивают столь же грубо, сколь и изящно, применяя для этого все более профессиональные, все более безжалостные и все более изощренные способы. С этой точки зрения, вектор всемирной истории направлен от дубинки, копья, меча, кинжала, сабли, лука, шпаги, рапиры и всевозможных баллист и катапульт до пушек, гранат, бомбардировщиков, боевых кораблей, танков, ракет, отравляющих газов и ядерного оружия, иными словами от точечных убийств до массового поражения. А, может, и «тотальной войны», абсолютной самоликвидации.

Сколько войн насчитывает история человечества? Пять тысяч? Шесть? Десять? Не знаем, и никогда не узнаем: ignoramus, et semper ignorabimus, как говорили скептики и агностики. Впрочем, если поверить некоторым историкам, то начиная с 3600 года до н.э. и по наши дни общее количество войн - около пятнадцати тысяч, а число жертв - три миллиарда пятьсот миллионов. За эти шесть тысячелетий мир и спокойствие воцарили на земле на период всего лишь чуть меньше трехсот лет (некоторые называют цифру 235, другие - 292 года). Поскольку астрономические цифры нелегко укладываются в прокрустово ложе сознания, приблизим их к нашим «человеческим, слишком человеческим» масштабам: в среднем, из 365 дней в году 347 дней царствует война, а 18 - мир. Такова вряд ли известная автору «Войны и мира» статистика чудовищной диспропорции. От рук «себе подобных» погибло около четверти населения планеты: таков мартиролог истории нашего самоуничтожения.

И здесь вспоминается зловещее утверждение Освальда Шпенглера: «История мира - это история государств, история государств - это история войн». Разумеется, здесь не место отслеживать интеллектуальные траектории теории войн, цитируя классиков: Конрада Лоренца, Карла фон Клаузевица, Леопольда фон Ранке, Карла Шмитта и др. Просто, развивая более чем известную шпенглеровскую мысль, которая стала сегодня едва ли не трюизмом, дерзну утверждать, что история мира - это homicidium, «человекоубийство», перманентный коллективный суицид с редкими перемириями и передышками на занятия философией, поэзией, музыкой и архитектурой. Очевидно, «инстинкт смерти» выходит далеко за рамки чисто психоаналитического смысла, это своего рода метаисторическая универсалия, которая дает достаточно оснований утверждать, что «Homo Sapiens» - это, прежде всего, «Homo Interfectorem»: «Человек-убийца».

Итак, каков же выбор философа? Что он делает не в среднестатистические 18 дней мира, а в 347 дней войны: отправляется в сражение или «перекатывает бочку»? Оставляю в стороне тему войны как теоретической полемики - академических ристалищ, интеллектуальных битв за овладение смыслом. К слову, философы с этой точки зрения нередко развязывают споры-войны: тот же Диоген возражает Платону под лозунгом: «Топчу спесь Платона», трактаты отцов церкви пишутся в опровержение язычников, Августин Блаженный вступает в поединок с манихеями, большинство философских сочинений нового времени написаны a contarario, под знаком объявленной войны с «провиденциальными» или реальными философами-антагонистами, а иногда и концептуальными персонажами, так возникают анти-гегелевские сочинения Артура Шопенгауэра, «Анти-Дюринг» Фридриха Энгельса, вплоть до «Анти-Эдипа» Жиля Делеза и Феликса Гваттари. Даже в самой процедуре защиты философской диссертации предусмотрены фигуры оппонентов, которые в редуцированной форме призваны исполнять роль воинов на поле сражения за обладание ее величеством Истиной.

Но не об этом речь, не о войне смыслов, а о «гомицидиуме», о настоящем человекоубийстве, которое не оставляет ни времени, ни желания, ни возможности размышлять о различиях бытия и сущего или задаваться вопросами вроде: «Почему вообще существует нечто, а не ничто?». В зависимости от отношения к событию войны философов можно условно разделить на несколько типов:

«Мыслитель, или Философ, размышляющий о войне» (но в ней не участвующий): от Гераклита, первого из философов, написавшего о войне, до Карла Ясперса, который под угрозой ареста, лишенный звания профессора во время Второй мировой войны оставался в гитлеровской Германии и целых восемь лет писал «в стол» без надежды, что будет когда-то опубликован (и это более честная позиция, чем, скажем, занимать должность ректора Фрайбургского университета, как это сделал Мартин Хайдеггер, фактически сотрудничая с преступной властью). Не участвовать в войне, а размышлять, в том числе, и о своем неучастии. Наверное, этот тип отношения к войне, наиболее распространенный, и стал основанием для упреков в адрес большинства мыслителей в том, что они слишком «оторваны от реальности» и относятся к ней «по-философски». Философ-мыслитель впускает в сознание факт войны, но от него абстрагируется, превратив его разве что в предмет рефлексии.
«Учитель, или Философ наставляющий»: от Сократа (наставника полководца Алкивиада) и Аристотеля (наставника Александра Македонского) до, с известными оговорками, Фридриха Ницше, тексты которого, переписанные его сестрой после смерти философа вдохновляют Адольфа Гитлера. Философ-учитель обычно непосредственно не участвует в военных действиях, но их, сам того не желая, во многом инициирует (Сократ - исключение, он участвовал сражениях против Спарты и даже получил награду за храбрость). Не вина учителя, а его беда в том, что его мысли становятся концептуальной основой действий завоевателей. Просто завоеватели нуждаются в идеях, ибо, как правило, не способны их порождать.
«Воин, или Философ, участвующий в битве»: от римского императора Марка Аврелия, который воевал с парфянами, германцами и сарматами, участвовал в военных действиях в Северном Египте, а свой трактат «Наедине с собой» писал, терзаемый болезнью, после боев и сражений в походной палатке, до Эммануэля Левинаса, который в 1939 году был мобилизован в связи с началом Второй мировой войны, а через год попал в плен и содержался в шталаге XI-B (Фалингбостель) в Нижней Саксонии. Философ-воин не просто размышляет «на фоне войны», он, зная о ней не понаслышке, воюет, оставаясь философом, и философствует, оставаясь воином.
«Отшельник, или Философ отстраненный»: от орфиков и пифагорейцев до Рене Декарта. Почти вся его жизнь совпала со временем длительного и тяжелого конфликта, в который были втянуты и Бавария, и Богемия, и Швеция, и Италия, в результате чего многие области Европы были разорены (впоследствии он получил наименование Тридцатилетней войны). Но при этом Декарт, хотя и служил в армии, ни слова о войне не написал и прятался от военных действий в баварской «печи» (не просто в теплой комнате, как считали некоторые историки, а именно в «печи» - «poêle», как об этом пишет сам Картезий). «Беспечно» жить в «печи», когда идет война? Отстраниться? Отрешиться? Укрыться в келье? Невозможно перечислить всех философов-эмигрантов, спасавшихся бегством от Первой и Второй мировых войн. Философ-отшельник живет в эпоху войны так, как если бы войны не существовало, продолжая размышлять, к примеру, об универсальной науке, или об истине и методе ее познания.

Что ж, остается согласиться с тем, что любая попытка в самом общем смысле ответить на вопрос, как философы относятся к войне, обречена на неудачу. Спектр широк: от полной вовлеченности до эскапизма. Каждый философ, столкнувшись с ситуацией войны, делает свой выбор, и даже те, кто не решается сделать выбор, на самом деле его уже сделали: он состоит в том, что они выбрали свою нерешительность и увязли в сомнениях. Думаю, что тот, кто осмелится рассказать Вам, что значит относиться к войне «по-философски», не знает этого, а тот, кто знает, тот вряд ли осмелится Вам об этом рассказать.

Напоследок упомяну одну из описанных Плутархом историй. Однажды некто Киней, философ, ученик Демосфена, наставник эпирского царя и полководца Пирра, завел беседу со своим подопечным, задав ему вопрос: «Что даст нам, грекам, победа над римлянами?», и услышал в ответ: «Если мы победим римлян, то ни один город Италии не сможет нам сопротивляться». Киней продолжал: «А что мы будем делать, когда завладеем Италией?». «Совсем рядом лежит Сицилия», - отвечал Пирр. «Значит, взяв Сицилию, мы закончим поход?», - не унимался Киней. Но ответ был таким: «Как же нам не пойти на Африку, на Карфаген, если до них оттуда рукой подать?». «Так, - отвечал Киней, - ясно, что с такими силами можно будет и вернуть Македонию, и упрочить власть над Грецией. Но когда все это сбудется, что мы тогда станем делать?». И Пирр сказал с улыбкой: «Будет у нас, почтеннейший, полный досуг, ежедневные пиры и приятные беседы». Философ прервал его словами: «Что же мешает нам теперь, если захотим, пировать и на досуге беседовать друг с другом?».

Традиционно эта история толкуется комментаторами как развернутое описание кредо «довольствуйся тем, что есть». Должно быть, и в самом деле цепочка вопросов «зачем все это?» лишает цели и смысла любой поиск, любой выход вовне, любое завоевание: территории, статуса, объекта любви, знания. Все, чего ты собираешься достичь, у тебя и так уже есть, но ты об этом не догадываешься. Что же остается, «пирровать с друзьями?». Эта череда вопросов, ответами на которые служат все новые и новые вопросы, уводит, казалось бы, в дурную бесконечность и оставляет открытой телеологическую перспективу. Но меня в этой истории завораживает что-то еще. Для меня беседа Пирра и Кинея - это, прежде всего, внутренний диалог «человека действующего» и «человека рефлектирующего», акта и его созерцания, vita activa et vita contemplativа. А еще это - понимание абсурдности любой войны, даже если она вызвана рациональными причинами. А еще это - принятие безумия войны как данности, - парадигмальный образ, exemplum, собирающий различные оттенки философского отношения к войне, ее бессмысленности и ее неизбежности, ибо она - отец всех вещей.

Кстати, одну из самых темных мыслей одного из самых темных философов, Гераклита Эфесского: «Πόλεμος πάντων μὲν πατήρ ἐστι», «Война - отец всех», не без иронии незначительно перефразировал немецкий мыслитель и писатель Эрнст Юнгер: «Война - наша мать». Но дело, конечно, не в том, мужского или женского рода война, как бы ее ни именовали: polemos, bellum, war, werra или guerra. Война - исток, начало: всех оппозиций, всех противоречий, которые совпадают лишь в хрупком и недосягаемом умозрительном Абсолюте, но не здесь, пока мы живы, пока мы страдаем, пока мы боремся, пока мы воюем за свою свободу и достоинство. Так философия впускает в себя вопрошание о войне, а война создает и без устали переустанавливает те пределы мыслимого и немыслимого, те пропасти отчаяния, расщепы непредставимого и щели безумия, в которые проваливается философствующая мысль.

«Радиоантология современной русской поэзии»

Стихи Арсения Ровинского

Поэт родился и вырос в Харькове. Учился в Московском государственном педагогическом институте. Автор нескольких книг лирики и многочисленных публикаций в периодике. С 1991 года живёт в Дании.

ну что они найдут мой китель распоров
и чем я хуже им и чем я лучше
овсянку грыз как этот или тот
владелец отвратительных зигот
ну что им толку в звёздочках моих
нашивках папиросах документах
а просто так начнут мерси мол и боку
и где же ты служил в каком таком полку
пойдут своим путём но вспомнят и догонят

Передача из цикла «Русские сюжеты в зарубежной опере»

Сегодня речь пойдёт об опере «Северная звезда» немецкого и французского композитора Джакомо Мейербера. В первой половине 19-го века Мейербер был одним из самых популярных композиторов Европы, и его оперы ставили лучшие театры мира.

«Красное сухое»

Разговор о роме и острове Барбадос, жители которого считают свой остров родиной рома

«Война и мир» — чрезвычайно сложное, многогранное произведение: исторический, философский, семейный, психологический роман-эпопея нового времени. Своеобразие этого романа-эпопеи состоит в том, что Толстой не только описывает историю России первой четверти XIX века, рассказывая о Наполеоновских войнах и Отечественной войне 1812 года, но и пытается передать духовное, интеллектуальное содержание данной эпохи. Писатель предлагает своё философское осмысление как глобальных — мировых и национальных — исторических событий, так и жизни отдельного человека. Для Толстого события из истории нации и «мелочи» частной жизни уравниваются, так как в них одинаково проявляются общие и вечные законы бытия.

Философские рассуждения Толстого о закономерностях истории разбросаны по всему роману, но в эпилоге они ещё раз суммируются. Автор рассматривает важнейшие вопросы о движущих силах истории и о роли так называемых «великих людей» в историческом процессе.

В «Войне и мире» есть рассуждения о целях исторических событий и о роли человеческой воли в них: «Почему происходит война или революция, мы не знаем; мы знаем только, что для совершения того или иного действия люди складываются в известное соединение и участвуют все, и мы говорим, что такова природа людей, что это закон» (эпилог, 2, VII). Далее Толстой продолжает: «В действительной жизни каждое историческое событие, каждое действие человека понимается весьма ясно, без ощущения малейшего противоречия, несмотря на то что каждое событие представляется частью свободным, частью необходимым» (эпилог, 2, IX).

Историческое событие, по мнению писателя, складывается из противоречивых и разнообразных устремлений миллионов людей, живущих в эпоху данного исторического события. Следовательно, история зависит не от воли одного или нескольких людей, а от воли всего человечества, то есть является объективным (несознательным, «роевым») процессом. Исторический процесс Толстой сравниваете часовым механизмом: «Как в часах результат сложного движения бесчисленных различных колёс и блоков есть только медленное и уравномеренное движение стрелки, указывающей время, так и результатом всех сложных человеческих движений... — всех страстей, желаний, раскаяний, унижений, страданий, порывов гордости, страха, восторга людей — был только проигрыш Аустерлицкого сражения.., то есть медленное передвижение всемирно-исторической стрелки на циферблате истории человечества» (1,3, XI). В романе, кроме теоретических рассуждений, даны художественные иллюстрации исторических законов, которые, по мнению Толстого, управляют жизнью людей. Например, массовый отьезд москвичей перед сдачей города: «Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и отданной на жертву огню (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уезжали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшею славою русского народа» (3, 3, V). Иными словами, разумное и правильное действие отдельного человека, по Толстому, является воплощением воли целого (истории), каждый поступок личности определён волей человечества.

Человеческое общество, по Толстому, можно изобразить в виде конуса (эпилог, 2, VI), у основания которого находится народ, а на вершине — правитель. Парадокс истории представляется автору так: чем выше человек стоит на общественной лестнице, тем меньше он может влиять на исторические события: «Царь — раб истории». Доказательством этой идеи является, например, избрание Кутузова на пост главнокомандующего в Отечественной войне. Кутузов лично был неприятен Александру Первому, но, когда над Россией нависла серьёзная опасность, Кутузов был призван не приказом власти, а волей народа. Царь, вопреки своему личному желанию, был вынужден исполнить волю народа. Иначе говоря, народ, по мысли Толстого, вершитель истории. Именно поэтому в романе много героев из народа — крестьян, солдат, дворовых. Так проявляются демократические убеждения автора.

Народ — не только главная движущая сила истории, но и главный судья так называемых «великих людей». Человек, заслуживший уважение народа, и будет, по мнению Толстого, великим. Такой человек вершит в истории не собственную волю, но воспринимает и исполняет волю своего народа. Исходя из этого положения, писатель считает великим Кутузова (он понял смысл и освободительный характер Отечественной войны) и отказывает в величии Наполеону (этот властолюбец заботился исключительно о личной славе, которую основал на войнах, на крови европейских народов). Таким образом, философские взгляды Толстого не только демократичны, но и гуманистичны. Писатель осуждает войну, что совпадаете народной оценкой этого события.

В «Войне и мире» излагается также философское осмысление отдельной человеческой жизни, то есть Толстой ставит «вечные» нравственные проблемы и даёт на них ответы, предлагая свои критерии правильной жизни. Автор описывает личные искания и интересы героев, переплетает их с исканиями, интересами, столкновениями народов. Если герой правильно понимает своё место в истории (Кутузов, князь Андрей, Пьер), то его личное духовное развитие идёт в одном направлении с человеческой историей. Если герой хочет своей волей замедлить или подтолкнуть исторический процесс, то он выглядит наивно и смешно. Именно так характеризует автор поведение графа Растопчина накануне сдачи Москвы, перечисляя противоречивые приказы и действия этого государственного мужа: «...этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что-то сделать сам, удивить кого-то, что-то совершить патриотически-геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своею маленькой рукой то поощрить, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока» (3, 3, V).

Внутренняя свобода, по мнению писателя, — это хотя бы частичный отказ от эгоистического стремления к личному благу, потому что оно заслоняет от человека общее и несомненное благо жизни как таковой. Толстой предельно просто формулирует своё понимание нравственности: нет величия там, где нет простоты, добра и правды. Эти нравственные критерии автор применяет ко всем героям романа, начиная с императоров и полководцев и заканчивая простыми русскими мужиками. В результате герои делятся на любимых и нелюбимых в зависимости оттого, насколько их поведение в жизни соответствует принципам простоты, добра и правды.

И во времена Толстого, и до сих пор существует мнение, будто государственный деятель может вести себя не так, как частный человек. Что для частного человека считается мошенничеством, то для государственного мужа — государственной мудростью; что в общественном деятеле будет недопустимой слабостью, то в частном человеке почитается человечностью или мягкостью души. Подобная мораль, таким образом, допускает для одного и того же человека две справедливости, два благоразумия. Толстой отказывается от двойной морали и доказывает, что исторический деятель и простой человек должны мериться одной меркой, что простая справедливость составляет всегда самую мудрую и самую выгодную политику. Для автора жизнь и чувства частного человека на фоне исторических потрясений приобретают такое же важное значение, как и жизнь и поступки исторических личностей.

Толстой даёт собственную оценку всем известным деятелям описываемой исторической эпохи. Это касается прежде всего Наполеона, который и в русской, и особенно в европейской историографии представляется как величайший полководец и государственный деятель. Но для Толстого Наполеон — агрессор, напавший на Россию, отдававший приказы сжигать города и сёла, истреблять русских людей, грабить и уничтожать культурные ценности. Александр Первый, реформатор Сперанский, граф Растопчин, немецкие военные стратеги — все эти исторические фигуранты описываются автором как пустые и тщеславные люди, которые только воображают, что делают историю.

Те же критерии простоты, добра и правды автор применяет для оценки вымышленных персонажей. Рисуя придворную аристократию (семью Курагиных, фрейлину Анну Павловну Шерер, карьеристов Друбецкого, Берга, многочисленных адъютантов), Толстой подчёркивает их безнравственность, лжепатриотизм. Они живут пустыми интересами, далёкими от истинной, по убеждению автора, жизни. Накануне Бородинского сражения, когда солдаты из полка князя Андрея готовятся победить или умереть, светские карьеристы «заняты только своими маленькими интересами. ...для них это только такая минута, в которую можно подкопаться под врага и получить лишний крестик или ленточку» (3, 2, XXV). Патриотизм светского общества во время Отечественной войны проявляется в том, что дворянская знать не ездит во Французский театр и старается говорить по-русски.

Любимые герои Толстого воплощают его жизненный идеал. Князь Андрей и Пьер после долгих нравственных исканий приходят к одному и тому же выводу: надо жить для людей, по правде и совести. Это, однако, не означает отказ отличного мнения, от интенсивной умственной работы, характерной для обоих.

Итак, в «Войне и мире» отразились философские взгляды автора на мир и человека. Во времена Толстого история обычно представлялась как цепь деяний царей и полководцев, народ же на исторической арене не играл никакой роли, его предназначение — исполнять волю «великих людей». Подобный взгляд на историю наглядно отразился в русской и европейской батальной живописи: «...на первом плане огромный генерал сидит на лошади и машет каким-нибудь дрекольем; потом клубы пыли или дыма — не разберёшь; потом за клубами крошечные солдатики, поставленные на картину только для того, чтобы показать, как велик полководец и как малы в сравнении с ним нижние чины» (Д.И.Писарев).

Толстой, размышляя над историческим процессом, анализируя критические моменты русской истории, приходит к мысли, что народ — это не два-три карапузика на заднем плане батальной картины, народ — творец истории. Так писатель отказался от одной крайней точки зрения (история — деяния «великих людей»), но стал отстаивать другую крайность (история безлична): «Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, — были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору» (3, 1, I). Думается, что правильная точка зрения находится посредине между крайними — историю творит вся нация: и царь, и полководцы, и старшие и младшие офицеры, и простые солдаты, и партизаны, и мирные граждане — словом, все те, кто делает хоть что-нибудь полезное для общего дела, и даже те, кто противится общему делу. Иными словами, исторический процесс совершается по известной латинской пословице: умного судьба ведёт, а глупого — тащит.

Философская концепция в романе Толстого выражена не только в специальных отступлениях, не только в образах Наполеона и Кутузова, но и в каждом герое произведения, так как каждый образ так или иначе иллюстрирует идеи нравственной философии автора. Толстой, как и все русские писатели середины XIX века, пытался решить проблему положительного героя и искал его в дворянской среде. В современной ему русской жизни писатель не видел таких героев, но, обратившись к истории, он нашёл положительные образы — это дворяне 1812 года и 1825 года. Они обогнали своё время, их нравственный облик оказался ближе передовым русским людям 60-х годов XIX века, чем их современникам первой четверти XIX века.

Оценивая всех героев по одним и тем же моральным критериям (простота, добро, правда), Толстой привносит в исторический роман об Отечественной войне 1812 года общечеловеческий (философский) смысл, что делает произведение более глубоким по содержанию и позволяет назвать его эпопеей. Нравственный идеал писателя — это, вне всякого сомнения, народный идеал нравственной жизни. Отказ от эгоизма, тщеславия, праздности, стремление подняться до общечеловеческих интересов, возвысить свои чувства над обыденностью — вот к чему призывает Толстой в своём нравственном учении, представленном в «Войне и мире».

Введение

Глава 1, Социальное пространство войны

1.1, Философский анализ понятия «война» 13

1.2, Война как социальное явление: методологический анализ основных подходов 31

1.3, Проблема оснований войны как социального явления 58

Глава 2. Дискурсивное пространство войны

2.1. Проблема содержания и формирования образа войны 76

2.2. Интерсубъективация образа войны 98

2.3. Война в языковой картине мира 120

Заключение 134

Библиография 137

Введение к работе

Актуальность исследования. Война - явление универсальное, многоплановое. Это особое явление: и социальное, и культурное, и психологическое. Война не просто сопутствует развитию человеческого общества, война интегрирована в жизнь общества. Всё, что связано с причинами, целями, мотивами войны, ходом военных действий, способами решения военных задач и так далее, с одной стороны, обусловлено изменениями самой социальной действительности, с другой, детерминирует её (социальной действительности) изменения. Постоянно обновляется техническая составляющая войны: вслед за созданием атомного оружия изобретается экологическое оружие, способное искусственно вызывать природные эффекты, ведутся разработки нано-технологического оружия. Совершенствуются способы ведения войны: арсенал оружия физического уничтожения дополняется «оружием» символического уничтожения, направленным на духовные, ценностно-мотивационные сферы деятельности.

Среди участников войн увеличивается число негосударственных, нерегулярных вооружённых формирований: войны в Чечне, Афганистане, Ливане не являются межгосударственными военными конфликтами.

Само понятие «война» - в ряду понятий «военный конфликт», «вооружённый конфликт», «военная акция», «борьба с терроризмом» -становится размытым. Всё это делает образ войны расплывчатым и неопределённым. Дихотомическое противостояние «война-мир» нарушается трансформацией самого феномена войны. Например, современная Россия может находиться в «состоянии мира» - в Москве - и в «состоянии войны» - в Грозном. Область понимания, осмысления войны становится фронтиром - точкой встречи отражения и интерпретации, порогом между дикостью и цивилизацией. Поэтому, чтобы понять

феномен войны, невозможно опираться только на обыденные

представления, необходимы всесторонние исследования в этой сфере.

Война - во всех смыслах явление уникальное. В каждую

историческую эпоху, в каждом государстве и в каждой культуре война ft

имеет свои особые, присущие только ей характеристики. Война

присутствует в нашей жизни и в виде образов. Содержание образов войны,

с одной стороны, обусловлено предметностью самого явления «война», с

другой - особенностями субъектов восприятия, сплетением общественного

и индивидуального сознаний, смешением психологического и

идеологического элементов. Наряду с имплицитным конструированием

образов войны субъектом, происходит «погружение» в среду заранее

> приготовленных ориентации, характеристик и образов войны,

разработанных идеологами и системой пропаганды.

Война - «часть искусства политического», и в борьбе за победу в войне всегда будут иметь место манипуляция сознанием и практика создания политических мифов. Образы войны создают и совокупный образ войны, и некое образное пространство, которое не разделено географическими и политическими границами. Совокупность локальных конфликтов и войн в одном ареале воспринимается как одна война. Цепь конфликтов «малой интенсивности» образует в каждом отдельно взятом регионе непрерывный, перманентный «миро-военный» процесс. Характеристики войны правовых актах и официальных источниках всегда не совпадают с фактическими пространственно-временными характеристиками войны и характеристиками, заданными через образы войны. В силу этого несовпадения, война имеет то значение, которое общество придаёт ей.

Таким образом, актуальность проблемы войны как социального явления всегда привлекала внимание исследователей. Войну рассматривали как совокупность исторических фактов, либо давали её инструментальную характеристику, обходя тем самым проблему

оснований войны. Основания войны: её причины, поводы, цели, роль случайности, наличие закономерностей - сложны для выявления и понимания. Основания войны всегда ноуменальны, скрыты, в то время как образы войны лежат на поверхности. Образы войн - прошлого, настоящего или будущего - представлены через СМИ, в воспоминаниях участников военных социальных практик. Образы войны интегрированы в языковую картину мира. Образ каждой отдельно взятой войны синтезирует образы других войн, и, в свою очередь, сам выступает в роли одного из образных конструктов. Образ войны - это всегда единство универсального и уникального. В динамике образов войны можно обнаружить динамику самого явления войны. Таким образом, события войны неотделимы от её со-бытия, представлены в образном ряде и актуализированы социальной практикой.

Степень разработанности проблемы. Проблеме войны, важнейшей для человечества, посвящено множество исследований. Влияние войны - непосредственное и опосредованное - распространяется на все области человеческого бытия. Целостное представление о феномене войны можно получить только с учётом комплекса знаний, накопленных в философии, социологии, политологии, культурологи, психологии, истории.

Философская традиция осмысления феномена войны, как правило, связана с изучением войны на фоне общефилософских проблем. Древнегреческие философы (Гераклит, Демокрит, Платон, Аристотель) сделали значительный шаг в анализе социальной природы войны. Для Гераклита, война выступает в качестве отца и царя всего сущего. Демокрит одним из первых поставил вопрос о происхождении войны, отметив среди её причин имущественное неравенство людей, внутригосударственный произвол и увеличение бедности граждан. Сократ в ряду причин войны называл: несовершенство человека; невозможность людей разобраться в смысле добра и зла; нарушение законности в государстве по воле правителей. Платон определил войну как «часть искусства

политического»: война выступает целью и одной из основ становления рабовладельческой государственности, политическим законом ее развития. Право сильного над слабым, по мысли Платона, является главенствующим принципом социального развития. В органичной взаимосвязи с политикой и другими сторонами общественной жизни рассматривает войну также Аристотель, обращая внимание на основные стороны ее содержания: прежде всего, цели, преследуемые вооруженным насилием; и непосредственно вооруженную борьбу 1 . Именно размышления античных философов во многом определили ту область, в рамках которой рассматривалась проблема войны.

Вплоть до XX века исследователи разрабатывали либо практические вопросы ведения войны, либо сосредоточивались на осмыслении духовно-нравственных проблем, связанных с феноменом войны.

В центре внимания представителей «практического» подхода к изучению войны, находился такой характерный признак войны как вооружённая борьба. Труд К. Клаузевица «О войне» [Клаузевиц, 2002] признан многими исследователями явления войны фундаментальным, в котором всесторонне рассмотрен феномен войны, сделан философский вывод о сущности войны. Между тем, К. Клаузевиц посвятил собственно «природе войны» 8 глав из 119. В остальных главах рассматриваются вопросы боя, стратегии, родов войск и т. д. Подобная тенденция заметна также в работах основателей отечественной социологии войны (Н. Н. Головин, Г. А. Леер, Н. А. Корф) . В современной литературе кон. XX -нач. XX в. в. широко представлены исследования информационных, психологических, сетевых и прочих войн эпохи «постмодерна» (Г. Почепцов, А. Манойло, В. Слипченко, Расторгуев, А. Дугин, В. Лисичкин, Л. Шелепин, И. Панарин, Э.Тоффлер, М. Кревельд). В этих работах

1 См. Мыслители Греции. От мифа к логике: Сочинения. М., 1999; Диоген Лаэртский. О жизни, учениях
и изречениях знаменитых философов. М., 1979.

2 См. Образцов И.Б. Военная социология: проблема исторического пути и методология // СоЦис. - М.,
1993. -№12.-С. 4-19

внимание также акцентируется на рассмотрении практических моментов вооружённой борьбы.

Представители «духовно-нравственного» подхода уделяют особое внимание вопросам «естественности» и «противоестественности» войн, рассматривают войну с позиций дихотомической модели «добро-зло», часто придавая войне метафизическое значение. В рамках этого подхода, в ряду мыслителей средневековья и Нового времени можно отметить имена А. Августина, Ф. Аквинского, Г. Гроция, Н. Макиавелли, Т. Гоббса, Д. Локка. В зарубежной мысли 19 - нач. 20 в. в. «духовно-нравственный» подход представлен в работах Г. В. Ф. Гегеля, Ф. Ницше, П. Прудона, Р. Штейнметца, Э. Юнгера. Последние считали войну главным фактором общественного прогресса, причиной появления высших культур и государственности. По мысли Гегеля, война выполняет «судебную» в отношении народов функцию, определяя при их межгосударственном столкновении, чье право должно уступить. Штейнметц считал «дар войны» главным условием развития человечества. Юнгер расценивал войну как непосредственное выражение жизни, высшую действительность.

В отечественной философии духовно-нравственную сторону войны рассматривали Н. Бердяев, В. Соловьёв, Л. Карсавин, И. Ильин. Карсавин считал, что священная битва освобождает людей от обыденного житейского эгоизма, возвращает чувство родства у разрозненных групп людей, составляющих население одной страны, воспитывает качества мужества, героизма, взаимопомощи. В. Соловьёв признает войну объективным фактором социального и культурного прогресса, формой организующей деятельности государства, которая несмотря на все свои ужасы и зло, способствует объединению человечества. Бердяев считает, что справедливых и несправедливых войн быть не может, так как не бывает случаев, когда правда исключительно на стороне одного. При этом, Бердяев указывает, что «плохо» воевать за «землю и волю», и «хорошо» воевать «из любви к родине, превышающей все интересы».

Отдельно стоит отметить работу А. Е. Снесарёва «Философия войны» (1924), в которой автор стремится избежать двух крайностей -излишнего увлечения духовно-нравственными и практическими вопросами войны. Снесарёв определяет философию войны как «научно переработанное военное миросозерцание». Снесарёв исследует роль войн в историческом процессе, тщательно избегая её переоценки или недооценивания.

Тем не менее, как самостоятельная научная проблема, война начинает активно изучаться с сер. XX в. Можно выделить несколько наиболее значимых для данного исследования подходов, которые мы обозначим как структурно-функциональный подход.

Структурно-функциональный подход (Г. Бутуль, Р. Арон, П. Аснер, В. Шнирельман) предполагает рассмотрение войны как некоторой целостности, обладающей сложной структурой, каждый элемент которой имеет определенное значение и выполняет специфические функции, направленные на удовлетворение соответствующих потребностей системы.

В рамках формационного подхода к изучению войны, сложившегося под влиянием работ К. Маркса, Ф. Энгельса, В. Ленина, война рассматривается как общественно-политическое явление, присущее только классовым общественно-экономическим формациям. Социальная сущность войны, её классовое содержание, с точки зрения представителей этого подхода, определяются характером той политики, во имя которой ведётся война (В. Серебрянников, Е. Рыбкин, С. Тюшкевич, Д. Волкогонов, Д. Пачкория).

Социокультурный подход характеризуется тем, что рассматривает войну в тесной связи с развитием социальных и культурных отношений между социальными группами, цивилизациями, религиозными сообществами и т. п. (П. Сорокин, К. Райт, С. Хантингтон, А. Тойнби).

Культурологический подход (Л. Уайт, Й. Хёйзинга, Т. Шеллинг, X. Хофмайстер) предполагает взгляд на явление войны как феномена культуры. С позиций культурологического подхода война предстаёт как важное средство социализации, выработки новых моделей поведения, трансформации культурных ориентиров. Сторонники психологического подхода (3. Фрейд, К. Лоренц, Г. Зиммель) видели источник войны в человеческой психике, в агрессивности человеческого интеллекта и массовых психозах, которые возникают в результате подавления обществом человеческих инстинктов.

Ряд важных для данного исследования аспектов рассматривается в рамках социологии войны в работах И. Образцова, Л. Бургановой, П. Корнилова, В. Ксенофонтова, А. Соловьёва, А. Беляева, В. Конышева, Н. Тимашева.

В целом, исследования войны отличаются крайним разнообразием взглядов на цели, причины, последствия и значение войны. Отчасти это связано с многоплановостью и многофункциональностью самого феномена войны. Но, в большей степени, с тем фактом, что подавляющее большинство авторов ставило своей целью не столько исследование феномена войны, сколько схематичный обзор войны в свете собственных теорий. Так, Й. Хёйзинга, областью интересов которого являлись игра и «человек играющий», рассматривал войну как отражение «онтологически-игрового принципа мироустройства».

Таким образом, при достаточно высокой степени разработанности проблемы, сама универсальность и уникальность феномена войны постоянно требует всё нового и нового осмысления.

Объектом диссертационного исследования является война как социальное явление,

Предметом - анализ оснований и образов войны.

Целью исследования является анализ войны как социального явления и деконструкция образов войны. Достижение цели потребовало решения следующих задач:

Эксплицировать понятие «война»;

выявить эвристические возможности основных подходов в исследовании войны как социального явления;

осуществить философский анализ оснований войны как социального явления;

Выявить функциональные связи образов войны с войной как
социальным явлением.

Методологические основы диссертационного исследования.
! Феномен войны не может быть адекватно исследован, исходя из какого-

либо одного методологического принципа, т. к. это - феномен полифункциональный и многофакторный. Использование системного подхода, расширяет, на наш взгляд, исследовательские возможности.

Ведущим методом исследования любых социальных проблем, в том числе и проблемы войны, мы считаем метод интерпретации, который позволяет по разному взглянуть, оценить такие сложные социальные явления как война и образы войны.

В диссертационном исследовании был использован диалектический подход, т. к. причины и основания войны невозможно раскрыть не используя категорий «причины» и «следствия», «сущности» и «явления», «возможности» и «действительности», «необходимости» и «случайности». Война, как бы мы её не рассматривали, всегда есть единство и борьба противоположностей, и в этом смысле диалектический метод способствует раскрытию проблемы.

Всестороннее рассмотрение феномена войны требует привлечения социологических, политологических, социально-психологических, культурологических и исторических данных. Поэтому в анализе войны как социального явления существенно необходимыми оказываются

частнонаучные методы и принципы исследования, используемые в социологическом и историческом познании: принцип целостности, принцип социокультурной детерминации явлений, принцип формализации. Сложность объекта исследования предполагает использование принципов неклассической эпистемологии: принцип деконструкции, принцип доверия субъекту, принцип социальной ответственности исследователя.

Сама уникальность и универсальность объекта исследования война делает возможным соединение методологических приёмов и принципов классической и неклассической эпистемологии.

Научная новизна диссертационного исследования:

Раскрыто содержание понятия «война», установлены связи понятия

«война» с понятиями «вооружённая борьба», «военный конфликт», «военная акция», «гуманитарная интервенция», «миротворческая операция» и др.;

Показано, что основаниями войны как социального феномена
является взаимодействие причин, поводов, целей, случайных факторов и
объективных закономерностей;

выявлены и проанализированы основные подходы к анализу войны как социального явления: структурно-функциональный, формационный, социокультурный, культурологический;

показано, что актуализация войны не всегда детерминирована её очевидными причинами, война становится действительностью в результате действия не только рациональных, но и внерациональных факторов и обстоятельств (активно эксплуатируемый образ врага, искусственно созданный образ конфликтной ситуации);

проанализированы различные аспекты (социальный, политический, психологический) формирования и интерсубъективации образов войны, показана взаимосвязь между социальными отношениями и особенностями репрезентации феномена войны;

Раскрыта неоднозначность использования концепта «война» в разные периоды и в разных культурах.

Теоретическая и практическая значимость диссертационного исследования.

Положения и выводы диссертации могут быть использованы при дальнейшем исследовании проблем феномена войны и связанных с ним состояний общественного сознания. Диссертационный материал может быть использован при подготовке спецкурсов по социальной философии, социальной психологии, политологии, истории.

Апробация диссертационного исследования. Результаты диссертационного исследования получили отражение в публикациях автора и в выступлении на VI международной научно-практической конференции «Социальные процессы и молодёжь: взгляд в будущее».

Структура диссертации. Диссертация состоит из введения и двух глав.

Философский анализ понятия «война»

Война - это всегда сложный и многоплановый социальный феномен. В войне участвуют самые различные стороны: социальные группы, национально-этнические общности, государства и коалиции государств, объединённые определёнными целями и интересами. Войны возникают по самым различным причинам и мотивам: экономическим, политическим, религиозным и т. д. Надо отметить, что мотив, на основании которого возникает война, как правило, единичен. Мотив является непосредственным поводом к началу военных действий и, зачастую, выступает как элемент идеологии. Истории известны случаи, когда повод для начала войны был полностью обусловлен субъективными мотивами и внутренними устремлениями политического руководства государств. Если мотив - явление единичное и нередко субъективное, то причины войны -явление комплексное. Многообразие оснований, форм и мотивов войны, сложность однозначного выявления причин войны обусловливает трудность выяснения понятия «война». Тем более сложной становится проблема создания типологии войн.

В войне следует видеть насильственные действия со стороны одной социальной группы против другой, когда они выступают как целостные внутренне солидарные единицы. Б. Малиновский, автор одной из первых достаточно разработанных типологий вооруженных столкновений, выделял следующие их типы: 1) межличностные стычки внутри групп, названные им «прототипами преступного поведения»; 2) организованные коллективные межгрупповые стычки внутри культурного единства, преследующие своей целью возмездие; 3) вооруженные набеги типа спорта или охоты с целью добычи вражеских голов, захвата пленных для жертвоприношений или каннибализма, получения иного рода трофеев; 4) боевые действия, ведущие к возникновению примитивного государства; 5) экспедиции для организованного разбоя, захвата рабов и добычи; 6) вооруженная борьба между двумя разнокультурными группами, направленная на территориальное завоевание и создание государственности. Действия первых трёх типов, по мнению Малиновского, нельзя считать войной. Другой исследователь - немецкий историк С. Кобленц - выделял три основные стадии эволюции вооруженных стычек: 1) кровная вражда; 2) стычки по религиозным или церемониальным причинам; 3) войны грабительского характера. На первой стадии войн еще не было, вторая представляла собой нечто среднее между войной и охотой и только третью Кобленц без колебаний связывал с настоящей войной1. Подобные точки зрения, в целом, не противоречат формационному подходу к анализу войн, в соответствии с которым при первобытном строе не было войны в современном смысле слова. В соответствии с этим подходом происхождение войны как продукта и специфической формы проявления социального антагонизма неразрывно связано с появлением частной собственности и классов.

Для понимания феномена войны существенно, что война является лишь одним из многочисленных видов вооруженных конфликтов и насилия. Иногда бывает трудно ограничить войну от иных видов вооруженных конфликтов (межэтнических столкновений, военных экспедиций и набегов, приграничных инцидентов, межобщинных стычек, погромов, массовых беспорядков, терроризма, восстаний и других форм вооруженной борьбы), поэтому специалисты, изучающие различные аспекты войн, уделяют особое внимание определению этого понятия. Вполне понятно, что исследователи различных дисциплинарных традиций (феномен войны изучается не только военными специалистами, но и социологами, антропологами, политологами, историками, философами, а также географами, демографами и экономистами; война входит в число центральных понятий теории международных отношений, международного права, геостратегии) предлагают разные подходы к определению войны.

Само слово «война» происходит от древнегерманского слова «werra», корни которого можно обнаружить, например, в английском слове «war». Корни древнегреческого «polemos», также означающего «война», сохранились в словах «полемика», «полемический», «полемист», а корни латинского слова «bellum» («война») сохранились в английском «belligerent» (воинственный). В тех или иных формах это слово присутствует во всех мировых языках как прошлых эпох, так и современности. Данный факт служит одним из показателей универсальности этого феномена.

В первую очередь следует отметить классические определения войны, трактующие её как явление, непосредственно связанное с вооруженным насилием. Военный теоретик XIX века К. фон Клаузевиц отмечал, что «война по существу своему бой, т. к. бой - единственный решающий акт многообразной деятельности, разумеющейся под широким понятием войны. Бой - это измерения духовных и физических сил путём взаимного столкновения сторон». С точки зрения Клаузевица, «война есть столкновение крупных интересов, которое разрешается кровопролитием, и только этим она отличается от других общественных конфликтов».

Война как социальное явление: методологический анализ основных подходов

Различие в подходах к анализу войны обусловлено различием взглядов исследователей на природу, причины и последствия войны. В целом, вплоть до XX века, исследователи обращали основное внимание на нравственную оценку войны, что выразилось в противостоянии двух представлений о войне: как социальном зле и как необходимой для общества функции.

Философское значение понятию война было придано Гераклитом Эфесским, который считал, что в войнах, распрях и вражде феноменологически проявляется универсальный закон единства и борьбы противоположностей: «должно знать, что война общепринята, что вражда - обычный порядок вещей и что всё возникает через вражду и заимообразно»1. Война есть парадоксальное условие целостности мира, природного и человеческого. К возникновению космоса как организованной структуры ведут, по Гераклиту, именно война и распря, согласие же и мир, напротив, - к его сгоранию.

Большое внимание проблеме политики и войны уделял Платон, рассматривавший военное искусство как часть политического искусства. Войну Платон считал естественным состоянием общества, узаконенным способом приобретения рабов и захвата чужих территорий. Исходя из того, что законы, существующие в животном мире, присущи и человеческому обществу и главным принципом социального развития является право сильного над слабым, Платон делает вывод: войны непрерывны, вечны, неустранимы. Одной из существенных социально-политических причин возникновения войн он считал несовершенство установленных форм государства (нестабильна и чревата войной, например, демократия, так как она чрезмерно стремится к свободе; олигархия поддерживается на страхе применения вооружённой силы, так как в ней никогда не соединятся интересы богачей и бедняков; тирания постоянно стремится втянуть граждан в пучину войны, чтобы народ испытывал нужду в предводителе). Среди других причин войн Платон выделял стремление людей бороться за свободу, нежелание граждан подчиняться действующим законам, нравственные пороки, этнические противопоставления и непримиримость между социальными слоями общества.

Аристотель считал, что причина войн в том, насколько организованно то общество, в котором живут люди. В связи с этим, он выделил следующие причины: существование государств, в которых большинство людей находится в подчинении у горстки властолюбцев; нарушение необходимого равновесия в политической структуре общественного устройства; нарушение или отсутствие политических прав граждан; усиление единовластия в условиях аристократии; тяга к демагогическим формам отношений между правителями и гражданами в демократическом государстве1.

Николо Макиавелли под политикой понимал, прежде всего, политику силы, т. к. полагал, что стремление к завоеванию - естественное состояние государств. Макиавелли строил классификацию войн на учёте реальных общественных отношений. Он выделял «один из видов войн», которые возбуждаются честолюбием государей и республик, стремящихся укрепить и расширить своё владычество. В ходе этих войн причиняется существенный ущерб государству, но жители не изгоняются из своего края. «Другим видом войн» он считал те, которые связаны с выселением целого народа из страны. Главная цель таких войн - не покорить страну, а овладеть ею, изгнать или истребить её жителей.

Идея войны как всеобщей вражды находит своё выражение в концепции Т. Гоббса «война всех против всех». Пока люди живут без общей власти, они, по причине свойственной им алчности и агрессивности, находятся в состоянии войны, которая, по Гоббсу, характеризуется вечным страхом и постоянной опасностью насильственной смерти. Но из этой посылки Гоббс выводит ряд положительных для общественного развития функций войны. Диалектические разделения и сближения государств возможны только в состоянии войны, подобно таким же человеческим взаимоотношениям. Три диалектически разделенных мира (христианский, мусульманский и индо-буддийский), сохраняют свою индивидуальную культуру и религию благодаря чередованиям мира и войны, а иудейский мир между ними то разжигает войну, то помогает достигнуть перемирия. И, наконец, без войн невозможно существование самой государственной системы.

Если Гоббс видел источник войны в самой природе человека, то И. Г. Фихте выделяет целый ряд причин: культурные различия между народами (в языке, в религии и т. д.); внутриполитические отношения (государство, которое несправедливо по своему внутреннему устройству, стремится к ограблению соседей); абсолютная монархия (в этом случае граждане не могут влиять на политику государства); вооружённые силы (содержание и увеличение армии); государственные долги; заблуждения и недоразумения; интересы тех людей, которые в случае беспорядка могут приобрести больше, чем потерять, а также, война нередко является средством, при помощи которого политические руководители пытаются разрешить внутриполитические проблемы. Фихте выступает против каких-либо оснований для применения силы в сфере международных отношений, но, тем не менее, на его взгляд, «усовершенствование оружия и приготовление из металлов более целесообразных или новых орудий убийства является истинным движущим началом всей нашей истории» .

Г. В. Ф. Гегель полагал, что войны вызываются природой вещей и именно на это указывают повторения истории.

Проблема содержания и формирования образа войны

Война, как всякая реалия бытия, имеющая жизненно-смысловое значение для людей, является предметом не только объективирующего рационально-теоретического познания, но и ценностного, духовно-практического сознания, вырабатывающего определённое отношение к феномену войны, предлагающего его оценку. Так, знаменитое появление Жанны Д Арк в осаждённом Орлеане совпало с началом процесса формирования национального сознания (как во Франции, так и в других странах Европы). Если не учитывать этого факта, то и лозунг Жанны -«бей французов!», и успехи французов в войне после появления Жанны, кажутся, по меньшей мере, странными. Учёт того или иного состояния сознания особенно важен при изучении такого явления как война. Как отмечал К. Клаузевиц - «моральные величины на войне занимают самое важное место. Эти моральные силы насквозь пропитывают всю военную стихию» .

Война, из-за её развёрнутости и разделённости в социальном пространстве-времени, воспринимается, не только на уровне фактов непосредственной действительности, но и в виде абстрагированного, идеализированного образа - образа войны. Образ войны, в какой-то мере, представляет собой специфическое социальное бытие войны. Условием его возникновения является создание субъектом искусственного мира, который, с одной стороны, формируется, изменяется и сохраняется субъектом, а, с другой стороны, субъект выступает частью этого мира, т.к. его деятельность детерминирована последним.

В психологии понятие «образ» трактуется как субъективная картина мира или его фрагментов, одна из форм отражения объективной реальности. Онтологический контекст восходит к тому понятию идеального образа, которое мы находим в «Философии духа» Гегеля и которое разрабатывалось, в частности, Э. В. Ильенковым. Так, Э. В. Ильенков трактует образ как «сложившийся способ общественно-человеческой жизнедеятельности», который представляет собой «особую объективную действительность, особый предмет, сопоставимый с материальной действительностью, находящийся с нею в одном и том же пространстве»2. Образ предполагает наличие в сознании субъекта (будь то индивид или социальная группа) избираемой установочной оценки к конкретным явлениям действительности (в том числе, и к войне).

В литературе существует целый ряд понятий, сопоставимых с понятием «образ войны» - «репрезентация войны», «восприятие войны», «интерпретационная модель войны», «имидж войны и армии» и т. д., а в конфликтологии используются также понятия «социально-психологическая среда конфликта» и «образ конфликтной ситуации». Общепринятого понятия, выражающего отражение войны в индивидуальном и массовом сознании, пока не существует. Более того, зачастую один и тот же автор использует в своей работе сразу несколько понятий. Например, немецкие исследователи К. Мик и К. Харде, характеризуя восприятие и осмысление войны городским населением, применяют понятия «опыт войны», «образ войны», «образец толкования войны» и «интерпретационная модель войны»3. Д. А. Волкогонов, рассматривая «морально-политический фактор Великой Победы», использует понятия «моральный фактор», «духовные силы», «моральное состояние»4. В словаре «Война и мир в терминах и определениях» приводятся понятия «духовные обстоятельства», «морально психологическая устойчивость общества» и «моральный дух народа и армии»1.

Такая ситуация связана с отсутствием исследований, всесторонне анализирующих данное явление. Как правило, в различных работах акцент делается на одном из аспектов образа войны. Например, на той роли, которую сыграл образ войны в достижении победы, или, что чаще всего, на роли СМИ (идеологии, пропаганды) в процессе формирования образа войны. Так, автор ряда работ по информационным войнам А. В. Манойло даёт следующую характеристику понятия «образ военного конфликта»: это «разновидность технологий информационно-психологического воздействия на сознание, при котором с реальностью работают так, как это делают с сюжетом журналистского репортажа. При этом собственно боевые действия становятся одной из сцен, предусмотренных сценарием, и теряют свою ключевую, самостоятельную роль»3. По мнению Манойло, благодаря грамотному управлению информационными потоками, дозированию информации, поступающей с театра военных действий, и схематичности представления в СМИ реальных событий, трагедия того или иного народа превращается в некий упрощённый образ, например, бренд «борьбы с международным терроризмом и диктатурой». Именно таким образом в американских СМИ представлена «военная акция» США в Ираке.

В. В. Серебрянников также пишет, что образ - это не результат самостоятельного личного или коллективного восприятия и осмысления, а некий продукт «вносимый, внедряемый («вдалбливаемый») в сознание людей» «посредством информационно-идеологической, пропагандистской и агитационной работы с широчайшим использованием СМИ».